Неточные совпадения
Она встала ему навстречу, не
скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за работой, назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого
света, всегда спокойной и естественной.
И она боялась этого больше всего на
свете и потому
скрывала от него всё, что касалось сына.
Он чувствовал всю мучительность своего и её положения, всю трудность при той выставленности для глаз всего
света, в которой они находились,
скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать о других тогда, когда страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали оба всем другом, кроме своей любви.
И, вновь перебрав условия дуэли, развода, разлуки и вновь отвергнув их, Алексей Александрович убедился, что выход был только один — удержать ее при себе,
скрыв от
света случившееся и употребив все зависящие меры для прекращения связи и, главное, — в чем самому себе он не признавался — для наказания ее.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль.
Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра
света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Восхищается какой-то поэтессой, которая нарядилась ангелом,
крылья приделала к платью и публично читала стихи: «Я хочу того, чего нет на
свете».
Он сидел в простенке, который
скрывал его лицо, тогда как
свет от окна прямо падал на нее, и он мог читать, что было у ней на уме.
Он был в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство — все казалось ему неестественно в ней. Сквозь живой тон и резвость он слышал будто усталость, видел напряжение
скрыть истощение сил. Ему хотелось взглянуть ей в лицо, и когда они подошли к концу аллеи, он вывел было ее на лунный
свет.
Ночь была ясная. Одна сторона реки была освещена, другая — в тени. При лунном
свете листва деревьев казалась посеребренной, стволы — белесовато-голубыми, а тени — черными. Кусты тальника низко склонились над водой, точно они хотели
скрыть что-то около своих берегов. Кругом было тихо, безмолвно, только река слабо шумела на перекатах.
— Нужно быть сумасшедшим, чтобы не понимать такой простой вещи. Деньги — то же, что солнечный
свет, воздух, вода, первые поцелуи влюбленных, — в них скрыта животворящая сила, и никто не имеет права
скрывать эту силу. Деньги должны работать, как всякая сила, и давать жизнь, проливать эту жизнь, испускать ее лучами.
«Там он меня, говорит, чем
свет разыщет, а ты меня
скроешь, а завтра чем
свет в Москву», а потом в Орел куда-то хотела.
— В чем? А вот в слабоязычии, в болтовне, в неумении
скрыть от
света своего горя и во всяком отсутствии желания помочь ему, исправить свою жизнь, сделать ее сносною и себе, и мужу.
Вот: если ваш мир подобен миру наших далеких предков, так представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть
света — какую-нибудь Атлантиду, и там — небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи
крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх силою взгляда, — словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы страдаете сноболезнью.
Зачем она к этим морским берегам летит — не знаю, но как сесть ей постоянно здесь не на что, то она упадет на солончак, полежит на своей хлупи и, гладишь, опять схватилась и опять полетела, а ты и сего лишен, ибо
крыльев нет, и ты снова здесь, и нет тебе ни смерти, ни живота, ни покаяния, а умрешь, так как барана тебя в соль положат, и лежи до конца
света солониною.
В то время фамилия «М.М. Чемоданов», после его карикатуры в журнале Пушкарева «
Свет и тени», за которую слетел цензор Никотин, была страшной, и он стал подписываться «Лилин», чтобы
скрыть от цензуры свое имя.
Тихими ночами мне больше нравилось ходить по городу, из улицы в улицу, забираясь в самые глухие углы. Бывало, идешь — точно на
крыльях несешься; один, как луна в небе; перед тобою ползет твоя тень, гасит искры
света на снегу, смешно тычется в тумбы, в заборы. Посредине улицы шагает ночной сторож, с трещоткой в руках, в тяжелом тулупе, рядом с ним — трясется собака.
Я знаю, он серьезно уверил дядю, что ему, Фоме, предстоит величайший подвиг, подвиг, для которого он и на
свет призван и к совершению которого понуждает его какой-то человек с
крыльями, являющийся ему по ночам, или что-то вроде того.
Этого было довольно, чтобы я испытал обманный толчок мыслей, как бы бросивших вдруг
свет на события утра, и второй, вслед за этим, более вразумительный, то есть — сознание, что желание Бутлера
скрыть тайный провоз яда ничего не объясняет в смысле убийства и ничем не спасает Биче.
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем
свет станешь
крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я тем временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь в сени.
Напротив того, мысль, увидевшая
свет в атмосфере съезжего дома, прежде всего ищет
скрыть свое происхождение и ищет этого по той же самой причине, по которой шулер, являясь в незнакомое общество, непременно рекомендует себя: благородный человек такой-то!
И всюду из земли мощно пробивались к
свету травы и кусты,
скрывая собою печальные могилы, вся зелень кладбища была исполнена напряжённого стремления расти, развиваться, поглощать
свет и воздух, претворять соки жирной земли в краски, запахи, в красоту, ласкающую сердце и глаза.
Раз, часу в первом дня, Анна Юрьевна сидела в своем будуаре почти в костюме молодой: на ней был голубой капот, маленький утренний чепчик; лицо ее было явно набелено и подрумянено. Анна Юрьевна, впрочем, и сама не
скрывала этого и во всеуслышание говорила, что если бы не было на
свете куаферов и косметиков, то женщинам ее лет на божий
свет нельзя было бы показываться. Барон тоже сидел с ней; он был в совершенно домашнем костюме, без галстука, в туфлях вместо сапог и в серой, с красными оторочками, жакетке.
Долго
скрывали от меня истину; наконец, когда и последний защитник мой занемог сильной горячкою и почувствовал приближение смерти, то объявил мне, что мужа моего нет уже на
свете.
Но вот послышалось шарканье туфель, и в комнатку вошел хозяин в халате и со свечой. Мелькающий
свет запрыгал по грязным обоям и по потолку и прогнал потемки. Тетка увидела, что в комнатке нет никого постороннего. Иван Иваныч сидел на полу и не спал.
Крылья у него были растопырены и клюв раскрыт, и вообще он имел такой вид, как будто очень утомился и хотел пить. Старый Федор Тимофеич тоже не спал. Должно быть, и он был разбужен криком.
Так он пошел «заговариваться», и в этом было резюме его внутреннего разлада, так сказать, «пункт его помешательства». О расстройстве Николая Фермора скоро заговорили в «
свете». Странный душевный недуг Фермора казался интересным и занимал многих. Опять думали, что он
скрывает что-то политическое, и не охотно верили, что ничего подобного не было. А он сам говорил...
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье с супругом, который, по ее словам, был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку,
скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова бежать хоть на край
света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только уехать к отцу.
В отворенную дверь просунулась большая стриженая голова с тонкими, оттопыренными, как
крылья у летучей мыши, ушами. Это пришел Гришутка, мальчишка, помощник коридорного, справиться о чае. Из-за его спины весело и ободряюще скользнул в номер
свет от лампы, зажженной в коридоре.
Звуки его голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты: когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться, и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтоб
скрыть собственное смущение, — и в
свете утверждали, что язык его зол и опасен… ибо
свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: —
свету нужны французские водевили и русская покорность чуждому мнению.
О, если счастье неба будет
Иметь так много горечи, как этот
Единый поцелуй, то я бы отказался
От рая добровольно. Ах! Эмилия!
Ступай ты лучше в монастырь,
Ступай в обитель —
скрой себя от
света,
Умри!.. предвижу много страшного!..
О, если б никогда ее не знал я!
Хотя лучше было разложить прелестную бабочку при дневном
свете, но я побоялся отложить эту операцию по двум причинам: если Павлин умрет от сжатия грудки, то может высохнуть к утру; [Мы тогда не знали, что можно раскладывать и сухих бабочек, размачивая их над сырым песком в закрытом сосуде.] если же отдохнет, то станет биться и может стереть цветную пыль с своих
крыльев.
Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой — оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих…
Где я? Святое чадо
света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже…
Пред мощным слабость трепетала;
Он гром держал в своих руках:
Чело
скрывая в облаках,
Гремел, разил — земля пылала —
Но меркнет
свет в его очах,
И бог земный… падет во прах.
Итак, прививка была произведена двадцати трем лицам, семнадцать из них получили сифилис, — и все это оказалось возможным совершить «без нарушения законов гуманности»! Вот поистине удивительное «стечение обстоятельств»! Ниже мы увидим, что подобные «стечения обстоятельств» нередки в сифилидологии. Кто был автор приведенных опытов, так и осталось неизвестным; он счел за лучшее навсегда
скрыть от
света свое позорное имя, и в науке он до сих пор известен под названием «Пфальцского Анонима».
*
На заре, заре
В дождевой крутень
Свистом ядерным
Мы встречали день.
Подымая вверх,
Как тоску, глаза,
В куртке кожаной
Коммунар сказал:
«Братья, если здесь
Одолеют нас,
То октябрьский
светНавсегда погас.
Будет
крыть нас кнут,
Будет
крыть нас плеть,
Всем весь век тогда
В нищете корпеть».
С горьким гневом рук,
Утерев слезу,
Ротный наш с тех слов
Сапоги разул.
Громко кашлянув,
«На, — сказал он мне, —
Дома нет сапог,
Передай жене».
— Скажу вам на это вот что: да, если я полюблю человека, то хотела бы любить его откровенно и прямо, не стыдясь глядеть в глаза целому
свету, не прятаться, не
скрывать свою любовь, а говорить всем: да, мол, я люблю его!
Затем Бейгуш изъяснил, что он настолько горячо ее любит и самая любовь его столь свята, велика, чиста и возвышенна, что он хотел бы не
скрывать ее нигде и ни при ком, хотел бы гордиться ею пред целым
светом.
В первой горнице — кунацкой, — было совершенно темно, даже на близком расстоянии нельзя было различить предметов. Небольшое окошко с разноцветными стеклами
скрывал ковер, и лунные лучи не могли пробиться в саклю. Зато в соседней комнате виднелся
свет, проникавший в кунацкую из-под толстого персидского ковра, служившего дверью.
В то время как малыши-стрижки, захлебываясь от восторга, шептались о предстоящей елке, средние и старшие, усталые, нервные и взвинченные, как никогда, торопливо
кроили, шили, метали, вышивали, метили при
свете висячих ламп в огромной рабочей.
Что это? Какое чудо случилось на наших глазах? Ведь мы присутствовали сейчас всего только при родах женщины — при чем-то самом низменном, обыденном и голобезобразном! Это — неприличие, это — стыд. От чистых детей это нужно
скрывать за аистами и капустными листами. Но коснулась темной обыденности живая жизнь — и вся она затрепетала от избытка
света; и грубый, кровавый, оскорбительно-животный акт преобразился в потрясающее душу мировое таинство.
Я от вас не
скрою: я вас любила, и вас одних, одних на целом
свете; вам я была бы преданною, покорною женой, и я преступница, я вышла за вас здесь замуж от живого мужа; я надеялась, что вы сдержите ваши обещания, что вы будете здесь работать и… я перенесла бы от вас все.
Она кружилась, притопывала ногами и вздрагивала плечом, совсем как деревенская девка, и было смешно видеть это у ней, затянутой в корсет, с пушистою, изящною прическою. Александра Михайловна и Прасковья Федоровна подпевали и хлопали в такт ладошами. У Александры Михайловны кружилась голова. От вольных, удалых движений Тани становилось на душе вольно, вырастали
крылья, и казалось — все пустяки и жить на
свете вовсе не так уж скучно.
Внизу уж не было
света. На крыльцо выскочил Чурилин и в темноте подкатил как кубарь к
крылу двухместного тильбюри, на котором Теркин ездил или один, или с кучером.
Меня самого удивляло и смущало: как это? Разве когда-нибудь любят трех сразу? Пробовал любить одну какую-нибудь из трех. Ничего не выходило: и обе другие так же были милы, и, когда я видел любую из них, душа расширялась, как будто
крылья развертывала, и все вокруг заполнилось солнечным
светом.
А правила эти были такие дрянные, что добрая девушка-дочь вменила себе в пожизненную обязанность
скрывать привычки матери не только от
света, но даже и от арендаторов и безмолвного холопства.
Белая, бледная, тонкая, очень красивая при лунном
свете, она ждала ласки; ее постоянные мечты о счастье и любви истомили ее, и уже она была не в силах
скрывать своих чувств, и ее вся фигура, и блеск глаз, и застывшая счастливая улыбка выдавали ее сокровенные мысли, а ему было неловко, он сжался, притих, не зная, говорить ли ему, чтобы всё, по обыкновению, разыграть в шутку, или молчать, и чувствовал досаду и думал только о том, что здесь в усадьбе, в лунную ночь, около красивой, влюбленной, мечтательной девушки он так же равнодушен, как на Малой Бронной, — и потому, очевидно, что эта поэзия отжила для него так же, как та грубая проза.
— Да она меня за это со
свету Божьего сживет, в могилу живую закопает. Раз уж, махонькой ты был, вышло это дело перед графом наружу, досталось ей от него, а теперь она с ним уж сколько лет опять
скрывать стали…
Но когда
свет в плошке, ослабевая, трепетал, как
крылья приколотой бабочки, тогда все фигуры погружались в какую-то смешанную, уродливую группу, которая представляла скачущую сатурналию [Сатурналии — ежегодные праздники в Древнем Риме в честь бога Сатурна.] и над нею господствующую широкую тень исполина-капитана.
В ушах Антонины Сергеевны зазвенело. Испарина выступила на лбу. Гаярин
скрыл от нее этот подход к мужу Лидии. Вот настоящая цель его поездки. Он рассчитывает вернуться домой в мундире, дающем ход"dans le vrai monde" [в высшем
свете (фр.).], — повторила она фразу Лидии.
Движением руки он указал посетительнице кресло, стоящее как раз против
света. Она села в него и подняла свою вуаль, желая показать, что нисколько не старается
скрыть своего лица.
Разнесенский. Когда она узнала это, добрая, великодушная дочь не хотела вести родителя своего на позорище
света: она
скрыла преступление в глубине души своей. Между тем, две вышереченные особы, которые ожидали от нее спасения, не получивши его, извергли на нее поток оскорблений, и прочее, и прочее.